Когда мы остались в ком­нате одни, Евдокия Дмит­риевна, оглянувшись на дверь, вдруг зашептала так горячо, с таким желанием убедить, что я даже растерялась.

— Забери меня отсюда, ми­лая, хорошая, забери... Я тебе отработаю... Я ведь все еще могу. Вот только нога болит, подводит. Забери...

Я старалась не смотреть в ее глаза. В этих глазах была мольба. Еще минуту назад я поразилась их пустоте, какой- то отрешенности, и вот теперь...

А она говорила, торопясь ус­петь, пока сюда не вошли...

— У меня ведь такая траге­дия в жизни произошла. Не каждая женщина выдержит. Здоровья, конечно, не стало. Но я могу работать. Увези ме­ня отсюда, я отблагодарю...

Она придвинулась ближе, попыталась взять меня за ру­ку. И я поняла, что больше не выдержу. Белая медицинская шапочка, которую я не наде­ла, а, войдя сюда, поднесла к лицу, да так и не сумела за­ставить себя отвести ее, уже не спасала. Запах палаты то­шнотворной волной заползал под тонкую ткань, касался лица, пропитывал волосы, цеп­лялся за одежду. Женщина сделала еще одну попытку подвинуться ко мне и нечаян­но задела стоящую на стуле пол-литровую банку. Колыхну­лось что-то беловатое, плесне­велое, зловонное. Заметив мой взгляд, она сказала как-то ви­новато:

— Это я не доела...

Я почувствовала, как сводит скулы, и в следующую минуту оказалась уже в коридоре. На ходу подумала, что нужно как-то объяснить свое поведе­ние Нине Константиновне Муровой, с которой едва не стол­кнулась в узком проходе. Но, видимо, это было излишним. Потому что, ворча . что-то вроде «ишь, какая нежная, а как же мы тут работаем», она повернула вслед за мной и завела в процедурную. От­дышавшись, я в полной мере оценила услугу, оказанную мне Ниной Константиновной час назад и в тот момент мною не осознанную. Вернее, истолкованную неправильно. А было так.

Машина подошла к административному зданию Духновской участковой боль­ницы. Глянув на окна, я сразу увидела за одним из них глав­ного врача больницы Нину Константиновну Мурову, скло­нившуюся над, письменным столом. Вид у нее был очень сосредоточенным. Мельком, безразлично поглядев в сторо­ну машины, она продолжала просматривать какие-то бумаги. И поэтому подчеркнуто­му безразличию, по углублен­ной ее сосредоточенности я поняла — ждала Нина Кон­стантиновна и приезду моему рада. Подсказала мне этот вывод не поразительная жен­ская логика, умеющая поста­вить все с ног на голову. Просто я уже немного знала этого человека. А еще больше чувствовала. С первой встре­чи она удивила меня своей не­ординарностью. И если многое в ней стало понятно лишь по­том, то доброта ее, спрятан­ная за суровостью, какая-то душевная незащищенность, маскируемая нарочитой рез­костью, открылись сразу. Ког­да Нина Константиновна по­просила приехать, я поверила в эту необходимость. Но в то утро она не торопилась.

Оторвавшись наконец от бу­маг, она взялась за телефон,  позвонила в стационар.

- Здесь у меня из редак­ции... Подготовьте палату, где лежат брошенные старушки.

Это мне не понравилось. Я хотела видеть все так, как есть. Зачем же готовить что-то спе­циально?

- Не торопитесь, — пой­мала она мой недовольный взгляд, — там немного убе­рут... Они ведь на улицу не выходят, все в палате...

И лишь час спустя, в пала­те, в которую я зашла со вто­рой попытки, поняла я, что ничего не собиралась приук­рашивать Нина Константинов­на, а просто предвидела реак­цию неподготовленного чело­века на то, что он увидит. Так что же я увидела?

Вглядитесь в снимки, которые иллюстрируют этот материал. Сегодня, когда я это пишу, я еще не знаю, как они будут смотреться в газете. Скорее всего, как всегда, потеряют при печати рез­кость, четкость деталей, а значит и свою выразитель­ность. И вас не поразит за­травленное животное вы­ражение глаз старушки, подносящей ко рту круж­ку с водой. Вы не увидите от­крытого, свежего, кровоточа­щего ожога на ее руке. Вы не разглядите того убожества,— не граничащего с нищетой, нет, это за гранью нищеты,— окружающего этих людей. Три голые тумбочки, на которых вообще ничего не стоит. Три жалкие кровати, застеленные...

В общем, какими бы жестокими не показались вам мои сло­ва,  поверьте — лучше уме­реть, чем так жить. А они живут... Анна Федоровна Поликарпова живет так четвертый год. Евдокия Дмитриевна Мятигина — второй. Одной во­семьдесят два года. Другой лишь шестьдесят пять. Обе они оказались выброшенными из жизни, хотя в этой жизни были и работа, принесшая какую-то пользу, и добрые дела, и их родные дети, от­нюдь не бедствующие в насто­ящее время.

Евдокию Дмитриевну Мятигину в апреле прошлого года привезла в Духновскую больницу дочь — Клара Сергеевна Михайлова. Привезла на месяц. Но прошел уже год, а о брошенной маме не вспоминают. Почему о «брошенной»? А как сказать можно иначе, если за год дочь приезжала наве­стить ее дважды — сразу после того, как поместила в больницу, и ровно через год, ко­гда Нина Константиновна Му­рова была вынуждена обра­титься к секретарю партийной организации универсального торга (Клара Сергеевна Ми­хайлова — член КПСС), где работает Клара Сергеевна, с просьбой убедить ее в необхо­димости оказать, хоть какое-то внимание матери. А необходи­мость такая возникала не раз. Но даже глубокой осенью, а затем и наступившей зимой Клара Сергеевна не нашла возможным привезти хотя бы теплые носки, чулки, тапки своей матери, встречающей холода в далекой сельской больнице. За теплыми вещами приехала врач, и чтобы получить их, ей не раз пришлось зайти к Кларе Сергеевне.

Но тем не менее в декабре того же прошлого, года Клара Сергеевна проявила немалую энергию, чтобы ее мать, как инвалид первой группы по об­щему заболеванию, была включена в список покупате­лей магазина «Ветеран». Ею была принесена в магазин специальная карточка учета, и из этой же карточки известно, что с декабря 1990 года еже­месячно Клара Сергеевна лич­но (что явствует из ее подписи в карточке) получает мясо, сливочное масло, колбасу, сгу­щенное молоко. Все это для мамы, к которой она не ездит и которую никак материально не поддерживает. Не видит больная женщина и продук­тов, приобретаемых на ее продовольственные талоны, регу­лярно получаемые дочерью в домоуправлении. И даже во сне не смеет ей пригрезиться бутерброд с черной икрой, ко­торую дочь якобы для поп­равки ее здоровья на тех же льготных основаниях покупа­ла совсем недавно в «Ветеране».

А каждое утро Евдокия Дмитриевна садится к голой больничной тумбочке и берет старую алюминиевую ложку в сухую, худенькую руку Когда-то эти руки были ловкими и быстрыми. Помнит  ли их прикосновение ее дочь? Помнит ли она ласковое «чи­жик», которым звала ее мама?

Но «чижик» выросла... И те­перь в ее жизни маме места нет. Но зачем же делать так, чтобы ей вообще не было ме­ста в жизни.

Говорят, «чужую беду руками разведу...». Поэтому я допускаю — обстоятельства могут сложиться так, что нет возможности ухаживать за близким человеком, даже если это мать. Тогда следует позаботиться, чтобы это сделали другие. Но, согласитесь, бес­совестно — исправно получать четвертого числа каждого месяца пенсию матери (подпись Клары Сергеевны я видела собственными глазами в соот­ветствующих финансовых до­кументах) и ни десятки, ни рубля из них не тратить на старого больного человека, которому они предназначены. Здесь же элементарное реше­ние напрашивается — ну не можешь ничего сделать сама, дай эти деньги человеку, кото­рый будет ухаживать за твоей матерью, той же санитарке бо­льницы. Не можешь сама приехать, попроси на эти деньги покупать хоть иногда что-ни­будь для матери к ее скудно­му столу. А врач Нина Константиновна Мурова ставит вопрос так — если старых лю­дей, «забывают» подобным об­разом в больнице, нужно и пенсии, выплачиваемые им го­сударством, доверять не в руки наследников, а переводить в фонд той же больницы. Что­бы на эти деньги можно было, создать, для них нормальные условия, найти для работы че­ловека, который бы ухаживал за ними (немыслимо одной штатной санитарке вменять такой объем работы) . И такую постановку вопроса я считаю справедливой.

С Кларой Сергеевной у нас разговора не получи­лось. Но мне очень хотелось увидеть ее. И я это сделала. За прилавком уверенно рабо­тала женщина средних лет с приятным лицом. И уж че­го не было на ее лице, так это следов бессонницы. Что я хочу этим сказать? Лишь то, что каждый вечер она засыпает спокойно.

Л. САЛЬКОВА