Помните, господа-товарищи, как мы задыха­лись в застойном болотном воздухе безгласности в рутинные времена тоталитарного режима? О том не поду­май, этого не говори, о сек­се — только под одеялом. Да и слово-то «секс» не каж­дый из нас понимал. Темные мы были. Все по-дедовски, по старинке делали. И как только не вывелись все пого­ловно? Долго однажды объяснял соседу, что такое презер­ватив. «Ишь, ты, — говорит, - какая штука на свете, оказывается, есть, а мы все...». Но наконец-то набе­жавшей волной демократии вышвырнуло нас в безбреж­ные океанские просторы гла­сности. Печать, радио, теле­видение кинулись ликвидиро­вать нашу безграмотность. Посмотрела кое-что дочка, послушала и с ножом к гор­лу; «Как это, как это?» А я откуда знаю, как это. Пойду, думаю, в школу, узнаю, как теперь в свете новой педаго­гической науки разговари­вать со своей любопытной дочерью.

— А так, — говорит учи­тельница, — и разговаривай­те, как оно есть. Ведь мы-то по новой методике все равно им все объясняем.

Не поверил я было, что до такой степени гласности мы уже дошли. Как-то засом­невался в наших способно­стях. Всю жизнь мы догоня­ли, догоняли Америку то по выплавке стали на душу населения, то по производству мяса да молока и никак не могли догнать. А тут аж впе­ред выскочили, и Америка с изумлением воззрилась на наш голый удаляющийся зад.

Но развеяла мои сомнения в возможностях русского че­ловека учительница в тот же миг. Принесла она циркуляр, спущенный высоко стоящей и широко мыслящей педаго­гической инстанцией. А там в категорической форме при­казано: «Обучить старше­классников пользованию пре­зервативами». Попробовал я представить процесс этого «обучения», и вот тут что-то у меня заклинило: «Как это, как это?» На пальцах ведь не покажешь. Да и потом,  согласно основоположникам, теория без практики мертва.

- И как, — спрашиваю, - вы обучаете?

- Пока никак, — отвеча­ет, — послали в эту инстан­цию телеграмму: «Ввиду от­сутствия в местной аптеке презервативов просим выс­лать учебный комплект». Молчат пока.

Необычным все это для меня оказалось. Разволновал­ся я. Начала меня учительница успокаивать:

Да не волнуйтесь вы. Знаете же, наверное, что мы теперь живем в правовом государстве — ничего запрещать нельзя. Не дай Бог, чего-нибудь запретим, опять же в социализм скатимся.

Устрашенный такой мра­чной перспективой, начал я понемногу успокаиваться. Попил водички, и стали мы с ней говорить на другую те­му. Вот, мол, десятый класс, а потом куда посоветуете дочку направить повышать свои знания?

- Ох, — отвечает, — не знаю, что вам и посоветовать. - В институт — у вас, навер­ное, и денег таких нет, а в училища или ПТУ лучше не надо. Она у вас девочка  скромная, а там ей всю жизнь сломают.

- А может, спрашиваю, — куда устроить на ра­боту подскажете?

- И в этом, — говорит,  — помочь ничем не могу. Не принимают выпускников никуда. Профессии у них нет. Неквалифицированные они.

- Что же им, бедным, де­лать, — спрашиваю, — куда же податься?

- Мальчикам, — отвечает, — проще. Они уже свое будущее видят: «В тюрьму, говорят, пойдем. Там поят, кормят, и крыша над головой есть». Да и девочки, которым внешность позволяет, готовятся в путаны. А с остальными беда — не знает шко­ла, куда их определить. Мо­жет, какой и повезет, устроится уборщицей.

Вышел я из школы, и так мне захотелось опять в застойное болото тоталитариз­ма. Нет, видно, где для нем­ца демократия и гласность, для русского смерть.

В. ГЛЕБОВ.