В деревне Лужи Глубо­ковского сельсовета че­ловек я приезжий. Погощу несколько дней, подышу све­жим воздухом, птичек по­слушаю и уеду обратно в Ленинград. А вдовым ста­рушкам, местным жительни­цам, ехать некуда, жалобы писать они тоже не привыкли, вот и терпят. А терпение им нужно иметь великое.

Радио в деревне не работа­ет три года. Сейчас хоть пла­ту за него не требуют, но и ремонтировать не собирают­ся. Уже месяц нет светя. Не было бы его и три года, да каждый раз находится доб­рый заезжий, охотник или рыболов, и под слезные при­читания старушек лезет на столб и наживляет проржа­вевшие провода на прогнив­шие клеммы. А через месяц света опять нет. Но если слезами можно разжалобить постороннего «добра-молод­ца», то ремонтные службы ничем ее пронять. Как толь­ко свет гаснет в очередной раз, летит со всеми проезжа­ющими сигнал бедствия в Опочку. В ответ — приехать не можем, нет бензина.

Представьте, каково жить без электричества, особенно в короткий световой день. С сумерками спать ложиться? Телевизор не посмотришь, чай не вскипятишь, суп не разогреешь. А газа ни у кого нет. Кстати о газе. Можно им обзавестись, но одноразо­выми баллонами. Пятилитро­вые баллоны ближе Пскова нигде не заряжают, а боль­шие емкости ни одна из ста­рушек до Глубокого не дота­щит. Ей самой-то себя туда не донести. Одна из вдов имеет два таких баллона и любуется на них второй год. Когда был жив муж, ему, как участнику войны, балло­ны меняли. Ей же считают необязательным.

По четвергам в деревню привозят хлеб и газеты  за всю неделю — читайте, баб­ки, узнавайте новости. От четверга до четверга ника­ких связей с миром, у дере­вушки нет. Если кто-то забо­леет или умрет, то до четвер­га лежать будет, так как по­звонить неоткуда, а дойти до людей некому.

А бабушки живут, И хо­тят жить по-человечески. Они это заслужили. Свое честно отработали, детей вырасти­ли, мужей-тружеников схоронили. И остались никому не нужными?

Н. ТРОФИМОВА.