Я, Мария Кузьминична Широкова, 1913 года рождения, уроженка Опочки, с 1956 года живу в этом городе постоянно. Член КПСС с 1951 года, с 1968 года — пенсионерка, в прошлом учительница, с 36-летним стажем. Хочу рассказать о трагической гибели моего мужа Алексея Николаевича Широкова, члена КПСС с 1925 года, и других репрессированных его товарищей по работе.
Алексей Широков был москвичом. Работал на заводе токарем по металлу. Этой профессии обучал молодежь. В 1935 году его, как активного рабочего и коммуниста, направили во вновь образовавшийся Красногородский район, где он стал заведующим райфо, а потом инструктором РК партии в зоне Блясинской МТС. Я тогда работала в Красногородской ШКМ (школе колхозной молодежи) преподавателем в 5—7 классах. В 1936 году вышла замуж за Алексея Широкова. У него это был второй брак. В Москве с его первой женой остался сын Олег, который впоследствии стал журналистом. Алексей очень любил и жалел сына и всегда во время отпуска и командировок навещал его.
Для меня тот год, 1936-й, был счастливым. Культурный, интеллигентный Алексей Широков был прост, умен, человечен и обаятелен. Но счастье мое было недолгим, за ним последовала цепочка страшных событий, переживаний и волнений, тяжелых перемен в моей жизни. В районе начались репрессии. Это было в начале 1937 года. Понемногу арестовывали районных руководителей. Никому это было непонятно, лишь страх за завтрашний день леденил душу. Как-то раз Алексей мне сказал: «Мария, меня могут арестовать, но я не боюсь, совесть моя чиста». Вскоре, летом 1937 года, арестовали и его...
Все арестованные были помешены в так называемый КПЗ на улице Советской. Это была очень маленькая, тесная комната, скорее похожая на старый чулан. Находились в ней арестованные недолго. Хорошо помню, как в один из летних дней мимо моего дома, где я стояла с ребенком на руках, с бешеной скоростью пронеслась грузовая машина. Это везли арестованных. Я заметила Алексея. Он торопливо, отчаянно махал нам рукой... Слезы застилали мне глаза. Я оставалась одна с шестимесячной дочерью Галей, с тревогой о судьбе дорогого мне человека и, конечно, о своей судьбе. Но мысль о справедливости советского суда, надежда, что разберутся, поставят все на свои места, не покидала меня.
Спустя день после того, как увезли Алексея, меня вызвали в РК ВЛКСМ и там исключили из комсомола как жену врага народа. Арестованных же увезли в Опочецкую тюрьму (теперь это помещение типографии). Для меня обстоятельства складывались так, что я вынуждена была уехать из Красногородска. Приехала в Опочку в родной дом к своим родителям. Пыталась несколько раз добиться свидания с мужем или передачи ему самого необходимого, но всегда получала в ответ от начальника отказ и даже грубость: «До того доходитесь, что сами окажетесь здесь».
За время нахождения Алексея в Опочецкой тюрьме мне удалось получить от него две небольшие записки, написанные на обрывках курительной бумаги. В первой он писал: «Судить будут. Наверное, дадут года три. Береги Галю». В другой сообщал, что от данных ранее показаний отказался. Записки эти я получила от милиционера-охранника.
Что касается Гали, то наказ отца я выполнила: Галю сберегла, хотя и трудно было мне одной без какой-либо помощи воспитать ее настоящим человеком. Да и от кого было ждать помощи? Родственники и те отвернулись от меня, опасаясь за свои жизни. Близкие
и знакомые при встрече отворачивались, боясь вступать со мной в контакт, ведь я — жена «врага народа». Галя же с медалью окончила Опочецкую среднюю школу № 1 и успешно Ленинградский медицинский
санитарно-гигиенический институт. С 1960 года она работает по специальности в Архангельской области.
Скоро состоялся суд. Он проходил в районном Доме культуры. Над входной дверью ярко выделялся лозунг: «Собакам — собачья смерть». Суд вел калининский прокурор Назаров (был потом тоже расстрелян). В зал, где должен был проходить суд и где было полно народа, мне удалось прорваться. Успела увидеть, как выводили на сцену арестованных, в том числе и Алексея. Помахала ему рукой. Он нашел меня глазами, и мы встретились взглядом. Это длилось только миг. Но я поняла, как ему тяжело. Да и весь его облик говорил об этом. Бледное, исхудалое лицо, неуверенный тяжелый шаг, сутулость...И вдруг ко мне подошел один из работников НКВД и предложил покинуть зал, заявляя, что находиться здесь мне нельзя.
16 сентября 1937 года я узнала, что приговор вынесен: всем арестованным — расстрел.
Люди ждали этого. Они были подготовлены к этому и печатью, и радио, и обстановкой проходящего суда, и удивительной по силе воздействия на человека всей сталинской идеологией. Большая толпа с факелами, криками «Ура!» и «Смерть врагам народа» собралась ночью на берегу реки на городском стадионе. Мне страшно было слышать отзвуки этого стихийного митинга. Приговоренные к смерти подали прошение о помиловании в Москву Калинину. В помиловании им было отказано, лишь двоим заменили расстрел на 25 лет тюремного заключения. И 23 сентября 1937 года совершилось кровавое преступление — приговор был приведен в исполнение: под сводами тюремных камер в Опочке прогремели выстрелы... Тела убитых погрузили в машину и увезли за город. Где были зарыты тела расстрелянных и кем, до сих пор неизвестно. А как хотелось бы узнать, где именно лежат останки погибших, и по-христиански захоронить их.
В 1956 году Алексей Николаевич Широков по ходатайству его сына Олега Широкова был реабилитирован. В 1989 году восстановлен в рядах КПСС. Об этом поставил меня в известность Красногородский РК КПСС. Справедливость восторжествовала. Но как поздно... Какая горькая радость...
М. ШИРОКОВА.