Зоя Петровна Корженевская (Ширкевич) родилась в Пскове в 1920 году. Детство и юность прошли в Опочке. Здесь в 1940 г. она закончила педучи­лище и начала работать в школе № 4. Вот что осталось в ее памяти о страш­ном 41-м.

- До войны успела я не только пед­училище закончить, но и замуж выйти за Владислава Николаевича, завуча второй школы. Жили мы на улице Урицкого, а родители, сестра и брат - в доме № 45 по улице 9 Января. Рано утром 22 июня я вернулась поездом из Ленинграда. По­года чудная, идти никуда не надо, отпуск. Отправилась позагорать. Почти сразу обратила внимание, что какие-то воен­ные собирают мужчин. Спросила, что случилось, но никто толком ничего не объяснил. Пошла домой, включила “та- релку”(радио) и услыхала страшную весть-война.

Нас, учителей, с первых дней войны обязали вести среди населения разъясни­тельную работу, что­бы люди ничего вра­гу не оставляли, уничтожали своими руками. Я ходила в колхоз в направле­нии Высокого (назва­ния не помню). Каж­дый раз видела одно и то же: люди рабо­тают, сено заготавли­вают. Послушают меня - и снова за ра­боту.

До города уже до­летали звуки канона­ды. Надо было что-то предпринимать. Ду­мала не столько о себе, сколько о де­тях. В моем классе училось 15 ребят из детского дома, на­ходившегося на улице Ленина (где сей­час магазин хлебокомбината). Пошла в райисполком, а там суета, бумаги жгут. От меня отмахнулись, “уходи, пока цела”, сказали. Я - в детдом. Вдруг са­молет, и звуки какие-то странные над го­ловой, словно “чирк-чирк-чирк”. Огляну­лась, а белье, что на веревках висит, все в дырках. Прижалась к стене, пережда­ла - и дальше.

В детдоме ребята внизу стоят, шумят, но никто толком не знает, куда идти.

Я побежала в военкомат. Там тоже суматоха. Все бегают, что-то бросают, жгут. Вновь услышала:”Уходи!” Говорю: “Я же не одна, с детьми.” Тогда мне дали указание организовывать детей и вести их на станцию.

Директор велел зарезать жирного поросенка. Мясо пересыпали солью, погрузили на машину. На этой машине уехали все работники детдома. А я, еще одна женщина-воспитатель и пожилые нянечки распределили детей по группам, выдали им белые наволочки со сменой белья и пошли к станции. Шли мимо родительского дома, но я даже не смог­ла зайти проститься. Мама увидала в окно. Выскочили все из дома, обменя­лись на ходу парой слов. Кто ж думал, что увидимся мы ох как нескоро.

Не доходя еврейского кладбища, мы попали под обстрел с самолета. Слава Богу, обошлось без жертв. Лишь одного мальчика ранило. Он, по счастью, вед­ром накрылся. Белые наволочки служи­ли прекрасной мишенью фашисту. Мы сра­зу велели детям их спрятать.

На станции долго ждали, не знаю тол­ком, чего. Поздно вечером пришел товар­ный состав с тремя вагонами под охраной, в которых ехали какие-то странные люди, по виду - очень богатые. Что везли - не­ведомо.

Мы погрузились в товарные вагоны. Над городом занималось зарево. Опочка горела.

Путь до Пскова оказался долгим. Не­сколько раз состав бомбили. Как только налетали самолеты, все выскакивали из вагонов и бросались к лесу. Одна из таких остановок длилась часов восемь. Лежали в болоте. Шесть самолетов заходили кру­гами и вели обстрел. Вдоль железнодорож­ного полотна шли военные из разбитого эшелона. Все с оружием, но без патронов. Они садились на открытые платформы. Чем дальше ехали, тем больше видели бе­женцев, среди кото­рых особенно много было евреев. Они бросали свои вело­сипеды и забира­лись на ходу в ваго­ны. Постепенно на­роду набилось бит­ком.

Только прибыли в Псков - воздушная тревога. Нам прика­зали отправляться дальше. Поезд уже тронулся, когда одна бомба упала рядом с вокзалом. Лошадь с телегой, груженной продуктами, испугалась и понесла. А ребята, выскочив на ходу из вагонов, по­добрали упавший ящик масла и три буханки хлеба. Дос­талось всем хлеба по чуть-чуть, масла по­больше, отчего сразу заболели животы.

Видели мы военных и пушки, но сна­рядов не было. И во время налетов на­шим ответить было нечем. Бомбили час­то. В одном месте я с каким-то мужчиной пряталась в колодце, в другом мы долго стояли по пояс в воде. Страшно было, и я все время молилась: “Господи, если убь­ют, то пусть сразу, чтобы не мучиться.”

Ехали мы целый месяц. В Иванове, помню, удалось помыться. Там нас накор­мили. Потом на одной станции наелись сметаны. Всех от этой сметаны пронесло. И так добирались до самого Свердловс­ка. Прибыли туда исхудавшие, многие - с дизентерией. Определили нас в дом от­дыха под Кировоградом Свердловской области, куда привезли детей из Нарвы и из города Сумы. Оттуда я уехала в 42-м. Отец устроил в армию. Работала при шта­бе в Подмосковье. А после войны - в од­ной из московских школ.

В 44-м узнала, что дом наш в Опочке уцелел, хотя все дома в округе сгорели. Мать ходила с иконой вокруг дома, видно, это и спасло. Сестра моя во время обстре­ла была ранена осколком снаряда в бед­ро и очень долго страдала.

Мой муж был призван 25 июня 1941 г. Установить с ним связь помог отец. Мы пе­реписывались. Он даже прислал посыл­ку: нижнее белье и шинель. Шинель я пе­ределала на пальто, а потом сшила из него юбку. Она до сих пор цела (на снимке). О гибели Владислава я узнала в 43-м...

Записала Н. ИЛЬИНА.