За задернутыми  шторами окна было сов­сем темно. И в многоквартирном, рано просыпающемся доме — тихо. А он уже ходил по квартире тихонько позвякивая посудой в кухне, что-то искал в прихожей. Со­бирался...

Люба не спала. Но и не вставала. Не то, чтобы горь­кая обида жгла. Чего уж там. Вчерашний вечер не -первый. Привыкла... Но чувствовала — устала. Осо­бенно за два последние меся­ца. Ведь каждый день пил. Как перед бедой какой... В выходные только и могла его удержать. Пока сама дома. Сколько же терпеть можно…

Скрипнула дверь из при­хожей. И свет полосой лег посредине темной комнаты.

Он вошел в полосу этого света и остановился, винова­то ссутулившись: «Люба, не спишь ведь... Ты прости ме­ня, мамуля. Последний раз я вчера пришел домой пья­ный. Ты же знаешь, я силь­ный. Могу бросить. Ты ни о чем не думай. Я в Себеж еду. Вернусь в пятницу. И запомни: вчерашнее — в пос­ледний раз».

 Ни он, ни она еще не зна­ли, что на этот раз все было правдой. Все было действи­тельно в последний раз...

Вторник, девятого октяб­ря, Люба отработала спокой­но. Даже настроение было хорошее. Так хотелось ве­рить, что и вправду все об­разуется и встанет на места. Ведь неплохой он, ее Гена. О семье, о детях заботится, да и ее не обижает. Когда трезвый. Что случилось в по­следнее время? Если бы кого на стороне завел, почувство­вала бы. Нет. Не это. Все водка. Да дружок его новый, Сергей. Но ведь обещал. Мо­жет, бросит?

А вечером дома зазвонил телефон. Звонила одноклас­сница Иринки, старшей до­чери:  «Твоего папку только что видела у нас на Завеличье». Ира не поверила: «Не придумывай. Он в ко­мандировке». Подружка да­же обиделась: «Я что, твоего папку не знаю...».

Люба выждала час, дру­гой — может, домой придет. Не пришел. Оделась. Позва­ла с собой Иринку. И они пошли по темным улицам За- величья, заглядывая во дво­ры. Надеялись машину уви­деть. В командировку он на машине, должен был уехать.

На следующий день ей ад­рес подсказали. На Клемешинской. Нашла тот ром. Долго стучала. Прислушива­лась. В квартире явно кто- то был, детский голос слы­шался. Но ей не открыли. А когда уходила, из соседнего дома женщина вышла: «Ты зря сюда одна идешь. Нель­зя сюда одной...». И в этот вечер ее поиски были напра­сными.

Одиннадцатого октября, в четверг, они с Иринкой вы­шли из дома пораньше. Где-то после четырех. Сказали Любе, что приятеля Гены — Сергея — возле пивбара ви­дели, на Завеличье. Решили туда зайти. Подошли к пив­бару. Люба глазами знако­мых поискала. Наткнулась взглядом на пятно; свежей крови у входа: «Господи, вот уж местечко...». Ее кто-то окликнул, а она почему-то не могла глаз отвести от преры­вистой кровавой дорожки, ведущей от двери бара к ав­тобусной остановке. Любу по­звали вторично. Пригляде­лась. Где-то видела этих пар­ней. А где? Один подошел поближе: «Твой в больнице. Иди туда. Подрезали его...».

Как до больницы добежа­ли, не помнила. Открыла дверь в приемный покой и сразу на стуле увидела его синюю фуфайку, в которой он из дома ушел. За ширмой кто-то лежал. Что-то врачи делали. Рванулась туда: «Муж мой здесь...». Не пу­стили: «Женщина, выйдите, пожалуйста. Посидите. Ска­жите данные о нем, мы запи­шем». Подумала с удивлени­ем: «Неужели ему так плохо, что сам сказать не мог?» И увидела на столе его часы, ключи от дома... Потом вы­шел хирург: « Крепитесь... Спасти вашего мужа уже было невозможно. Можете посмотреть на нет. Только не кричите...». И тут все увидели, что в комнате есть еще один человек. Высоким срывающимся голосом стра­шно закричала Иринка: «Папка... Как же мы будем без папки теперь? Кто его убил? Кто?».

Кто? Этот вопрос на следующее утро стал основ­ным для многих. Для одних в силу профессиональных обязанностей. Для других потому, что городок мал, и едва ли не все знакомы в нем хотя бы наглядно...

Виктор Владимирович ос­тановил машину на горке. Отсюда хорошо была видна противоположная сторона улицы, пивбар и, несмотря на ранний для любителей пива час, группа завсегдатаев воз­ле него. Здесь могли быть нужные люди.

- Иван, сердце мое, давно тебя не видел. На работу то устроился? Или помочь? И такой задушевный го­лос был у Виктора Владими­ровича, что если бы не вид регулярно битой физиономии Ивана, то вполне можно бы­ло бы предположить в нем лучшего друга начальника уголовного розыска.

- Устроился, Владимиро­вич, устроился... Ты лучше скажи, вы уже знаете — кто Герку замочил?

- Пока не знаем. А что мужики говорят? Ведь видел кто-нибудь? Ты сам-то, Ва­нюша, вчера пиво пил?

- Не пил я вчера пива. Говорят, Чугун рассказывал, что видел, как в драке один нож выхватил или заточку и Генку в живот ударил...

- Чугун, говоришь... Это тот, что с Ленинской? Или другой?

- Я его вообще не знаю...

Чугуновых в Опочке ока­залось не двое и даже не чет­веро. Жили и работали они в разных местах, но уже к полудню стало ясно — никто из них не был свидетелем убийства в баре. Чугуном оказался человек с совершенно другой фамилией.

А работа шла. Уже сутки, И из ее первых результатов понемногу начинала склады­ваться картина происшед­шего.

- Если честно, убить дол­жны были меня... Девятого вечером, во вторник, мы с Витькой пили у Володьки до­ма. Ну и что на меня нашло, решил я признаться Володе про то, что было у меня с его женой. Было то так... В пьяном угаре... А Володька - парень хороший. Ну и сказал ему... Били меня здо­рово. Даже не помню, как оттуда ушел. Танька сказа­ла, что домой я пришел сов­сем мокрый, как облитый. Наверное, водой отливали...

- Значит, «шерше ля фам» — опять женщина ви­новата?

Андрей весело глянул ед­ва угадываемыми глазами на опухшем, как подушка, в кровоподтеках и ссадинах лице.

- Нет. Я женщин не об­виняю. Иногда великолеп­ные женщины попадаются... Даже жалко им жизнь пор­тить. Здесь другое. Зачем мне нужно было говорить об этом Володьке? Тот, ко­нечно, завелся... На следую­щий день пришли ко мне Сергей с Генкой, которого потом убили. Дали мне двадцать рублей. Найди, го­ворят, выпить. Я нашел. Вы­пили. Потом пришел Во­лодька. Мне сказали: «Уез­жай. Два дня тебе сроку». Я не согласился: «Никуда не поеду. Здесь останусь». А Таньку предупредил: «Уходи пока с ребенком из дома... На всякий случай». На следующий  день я их уже ждал... Это было один­надцатое октября, четверг. Пришли опять Серега с Ген­кой. Признались мне: «Володька подписал нас тебя замочить... Но ты не вино­ват. Мы понимаем». Пили мы до обеда. Прикидывали - что и как. Решили, что надо ребят подключать. По­том решили пойти пива по­пить. Я сначала не согласил­ся: «С такой побитой мор­дой...» Но ребята уговори­ли: «Тебе ж не жениться...»  Пришли в пивбар. Там все знакомые. Володька с Вить­кой уже там, за столиком сидят. Как началась драка, не помню, все уже хорошо датые были. Помню, Ген­ка мне крикнул: «Ножа бойся». И я. почувствовал, как руке горячо стало... Ко­гда на улицу выскочили, спросил у Сереги: «Где Ген­ка?» А он: «Генку замочили...» Я назад: «Давай вер­немся». Серега не пустил: «Ты что, офонарел сов­сем?».

- Выходит, бросили вы его там?

- Выходит, так...

— А кто его ножом уда­рил?

- Не знаю. Не видел.

На знаю. Не видел...

   Желание говорить ис­чезало сразу, едва звучал вопрос о ноже. Даже у са­мых словоохотливых. Но был среди них человек, ко­торый с самого начала тща­тельно взвешивал свои от­веты не только на этот воп­рос. На все. Но он ответил и на него. Ответил, постав­ленный перед лицом улик и фактов...

Шел третий день выясне­ний перепутанных вконец отношений. Нервы устали от водки и нереализованной злобы. И когда собирались в пивбар, он взял с собой нож. Приятель, Виктор, — штык-нож. Они знали — те, трое, придут тоже. Наверня­ка будет драка. Ножи могут пригодиться. Попугать.

Те трое пришли. И была драка. И в диком ослепле­нии прорвавшейся агрессив­ности он ударил этим но­жом человека, оказавшегося рядом с ним. Ударил смер­тельно. А потом долго пря­тался в темноте расположен­ной рядом стройки, чутко, как зверь прислушиваясь ко всем уличным звукам. До­мой пришел поздно. И пер­вое, что спросил у жены: « Милиция была?».

Милиция появилась. В тот же вечер...

Л. САЛЬКОВА.