По просьбам читателей мы публикуем очерк «Юность президента», напечатанный в№7 журнала «Сельская новь». Публикация — с незначительными сокращениями.

Итак, в один из августов­ских дней 1950 года с поез­да, прибывшего в Москву из Ставрополя, на первой Курского вокзала сошел темноволосый юноша с неболь­шим, видавшим виды чемо­даном в руке. На метро до­ехал до Сокольников, а там — рукой подать до Матрос­ок ого моста через реку Яузу, близ которого на улице Стро­мынке, стоял большой дом, известный в Москве как «сту­денческая деревня» — обще­житие Московского государ­ственного университета име­ни М. В. Ломоносова. Здесь первокурсник юридического факультета Михаил Горба­чев, один из десятитысячного населения «Стромынки» (так все называли это общежи­тие), занял выделенную ему койку. И 1 сентября 1950 года в университетской ауди­тории на Моховой (ныне про­спект Маркса) началась для него новая, студенческая жизнь.

Позади осталось родное село Привольное — в Крас­ногвардейском районе Ставропольщины. Там жили его родители — Мария Панте­леевна и Сергей Андреевич. Там прошло его детство, ом­раченное годами войны, а в 1942 году — и фашистской оккупацией.

Позади остались годы школьной учебы, которую рано пришлось ему совме­щать с работой не только по дому, но и непосредственно в колхозе. Еще подростком, работая с отцом на комбайне, Миша Горбачев был награж­ден орденом Трудового Красного Знамени, что, конечно, сделало его известным в районе.

* * *

Потекли студенческие буд­ни. К 9 утра — в универси­тет, часто натощак, шесть часов занятий — лекций и семинаров. Потом обед в сту­денческой столовой: водяни­стые щи или жидкий гороховый или перловый суп на первое, каша на второе. Со сти­пендии можно было взять еще винегрет и стакан ком­пота, в котором одиноко пла­вал кусочек сушеного яблока или груши. А то еще и пиро­жок с повидлом за 10 копе­ек (по нынешнему — 1 ко­пейка). И всегда выручал хлеб, намазанный горчицей. Это «дежурное блюдо» спа­сало даже в дни полного без­денежья.

И снова занятия на Мохо­вой — в читалке, до самого ее закрытия. И частенько — заседания комсомольского бюро, собрания в группе, на курсе, на факультете, обще­университетские конферен­ции... Или субботник (вос­кресник), или кросс, или ре­петиция, или что-то другое: общественная жизнь в уни­верситете била ключом. Скучать не приходилось.

 На Стромынку возвраща­лись поздно. Ужинали чай «по-студенчески», то есть без заварки, с кусочком сахара, ломтик-другой хлеба. Порой «на закуску» дискуссия на какую-нибудь животрепещу­щую тему и — сон. Крепкий сладкий сон, пусть и под ак­компанемент радио, шума за стеной, при зажженном свете.

Комнаты были густо засе­лены — кровати стояли впри­тык одна к другой. Большин­ство соседей Михаила по ком­нате составляли демобилизо­ванные участники войны. Они рассказывали много такого, о чем нельзя было прочесть в газетах, в частности, о жизни в других странах, по которым довелось пройти. Расширяли кругозор и рассказы студен­тов, приехавших в МГУ из стран народной демократии  Чехословакии и Болгарии, Китая и Албании, ГДР и Се­верной Кореи.

Иногда «со стипендии», вскладчину покупали бутыл­ку вина и всей комнатой уса­живались за стол, закусывая хлебом с дешевой колбасой, и... разговаривали. Случались и «пиры» — когда кому-ни­будь из деревни присылали посылку. Только нечасто это бывало: деревня тогда жила впроголодь.

За отличную учебу и большую комсомольскую работу - Михаил был секретарем курсового бюро ВЛКСМ, за­тем членом и секретарем фа­культетского бюро — его удостоили сталинской стипен­дии. Размером она почти в два раза превосходила обыч­ную, и это, конечно, облегчи­ло жизнь. Можно было ку­пить лишнюю книжку, пойти в театр или на концерт в кон­серваторию — разумеется, на самую верхотуру, — би­леты туда были дешевле... А вот на одежду все равно не хватало. Одна пара штанов служила до тех пор, пока уже не оставалось возмож­ности их чинить. Весь гарде­роб помещался в том же че­модане — под кроватью. И так было почти у всех студен­тов, кто не имел высокопос­тавленных пап и мам. Детям же ответственных работников жилось иначе. Им не прихо­дилось мерзнуть в изношен­ных шинелях или старых ро­дительских кацавейках. Мо­лодые люди носили теплые драповые пальто, девушки этого круга щеголяли в ме­ховых шубках, сверкали бриллиантиками в ушах, от­личались более румяными лицами, здоровой кожей... Очень ошибаются те, если ду­мают, будто во времена ста­линщины не было такой раз­ницы в уровне жизни, как теперь, не было привилегий командирам бюрократиче­ской системы. Были, да еще какие! И это на фоне после­военной нищеты подавляю­щего большинства населе­ния! Да, Сталин умел возна­граждать преданный ему ог­ромный партийно-охранитель­ный аппарат, нужных ему специалистов, ученых, ху­дожников... И на студенче­ской среде это очень заметно отражалось.

Однако нередко именно полуголодные и кое-как оде­тые студенты отличались го­раздо большим усердием и настойчивостью в учебе, а потому на старших курсах они начинали обгонять своих более обеспеченных сверстни­ков. Особенно если горел в них огонек любознательно­сти, как, например, у Михаи­ла Горбачева.

В то время престиж юри­дических наук в стране был явно невысоким. Да и какое тогда могло быть право! Ста­линская диктатура фактически попрала закон и право, превратила их в служанку собственной тоталитарной власти. Юридические науки были нужны главным обра­зом для того, чтобы оправды­вать и «обосновывать» с точ­ки зрения «права» безгра­ничный произвол и злодея­ния режима.

(Окончание в следующем номере).