ЭТО СЛУЧИЛОСЬ В ПЯТНИЦУ ВЕЧЕРОМ НА 428-М КИЛОМЕТРЕ ШОССЕ ЛЕНИНГРАД — КИЕВ. ВМЕСТЕ С ОПЕРАТИВНОМ ГРУППОЙ МИЛИЦИИ НА МЕСТО ПРОИСШЕСТВИЯ ВЫЕХАЛ НАШ КОРРЕС­ПОНДЕНТ. ПРЕДЛАГАЕМ ЕГО МАТЕРИАЛ.

Узнала я его сразу.

По глазам. Тут же по­пыталась понять, что в них необычного, и ухватилась за простейшее: «Да он же пьян...». Но он был трезв. Абсолютно. Просто если бы могло понятие внезапного несчастья материализоваться во что-либо, то этим стали бы его глаза. Оки были как но­ябрьский неверный лед: се­ро-голубыми, с нестерпимо острыми зрачками, ломкими в своей попытке задержаться за что-либо и все же обрывающимися в темную глуби­ну отчаяния. Режущие зрач­ки скользнули по моему ли­цу, и, прочитав на нем — вопрос ли, сострадание ли, он подтвердил: «Да, это я вел машину. Значит, и убил я? Как жить теперь?».

На обочине шоссе шумели березы, упираясь высокими вершинами в августовское, уже не летнее, но еще и не осеннее небо, И в него, это небо, казалось, был устрем­лен застывший взгляд жен­щины, лежавшей на асфаль­те. Синяя юбка, бордовая кофта, разметавшиеся воло­сы, босые ноги в кровоподтеках. Ни крови, ни следов увечий. Как проста и страш­на в своей обыденности смерть. А в нескольких мет­рах — белые «Жигули» с помятым от удара капотом и выбитым лобовым стеклом. И рядом водитель, Николай Мушак:

- Женщина шла, видимо, от того зеленого домика. Видите — чуть в стороне от до­роги. Собиралась переходить шоссе. Потом как будто раздумала, пошла вдоль. И вдруг совершенно неожидан­но бросилась через дорогу. Я тормозил. Но... Она уда­лилась о капот, затем о лобо­вое стекло...

- Умерла сразу?

- Несколько минут еще был пульс. Но помочь ей я уже не смог.

- Вы врач?

- Да.

- Но вы не из Опочки?

- Из Витебска. Два с по­ловиной года был в Афганистане. Каждый день видел смерть. Но это совсем дру­гое,

Он опять поморщился, как от боли, и я обратила внима­ние на его наспех забинтованную руку.

- Повредили руку?

- Да. Наверное, перелом.

Через несколько минут этот диагноз — перелом лучевой кости — подтвердил главный врач Мавринской участковой больницы Магомед Разакович Тамазаев. Ему уже сообщили о происшест­вии на шоссе, и он сразу по­спешил сюда. Ведь погибшей оказалась медсестра Маврин­ской больницы Вера Степа­новна Павлова.

- Она прекрасный работ­ник. Теперь надо сказать — была прекрасным работни­ком. И человеком отзывчи­вым, добрым. Но последнее время... Что-нибудь должно было случиться,

- Что-то не ладилось у нее, Магомёд Разакович?

- Потеряла она себя...

- Пить стала?

- Да. Сначала только по­сле работы. А потом и в ра­бочее время. С предыдущего дежурства пришлось отпра­вить ее домой. Но могла рабо­тать в таком состоянии. Мо­жет, конечно, повлияло то, что в позапрошлом году по­гиб ее муж. Да у сына какие-то неприятности в семье. Но ведь это все не оправды­вает...

- Сегодня она дежурила?

— Нет.

- Водитель говорит, что она как-то странно вела себя на шоссе. Можно предполо­жить, что была нетрезвой?

- Видите тот зеленый, до­мик? Так вот, если она шла оттуда, то наверняка была нетрезвой.

— Постоянное место?

— Да. Там не только вод­ка льется. Там и другое водится. И сколько ни боремся с этим, ничего не помогает.

- А кто там живет?

- Тоже наша работница. Санитарка Анна Ефимовна Степанова. Вы хотите туда пойти?

 - Хочу.

- Бесполезно. Вам не от­кроют...

Все же я пошла. Тропинкой среди зарослей крапивы. Мимо давным-дав­но немытых окон с напо­ловину оборванными штора­ми. Прошла захламленным двориком, и поднялась на крыльцо. Постучала. Ника­кого движения в доме. Тол­кнула дверь, и она подалась. Не заперто. Прошла через се­ни, и еще раз постучала. И опять ни звука. Тогда я отво­рила дверь и вошла:

- Можно? Есть кто-ни­будь в доме?

То, что здесь живут было очевидно: какие-то объедки, огрызки, вскрытые консервы, пустые, грязные банки, куски хлеба. В углу урчал когда-то белый холодильник. В про­еме двери была видна сосед­няя комната с неубранной постелью, если это можно так назвать. Но был виден и телевизор, и какие-то работы по дереву на стенах — то ли резьба, то ли выжигание, вы­полненные, скорее всего, дет­ской рукой. Похоже, разные времена видел этот дом.

- Да отзовитесь же кто-нибудь...

В ответ на мой голос в уг­лу, на кровати, зашевели­лась и стала оползать куча тряпья. А вместе с ней на пол, силясь встать, стала сползать женщина. Пожилая женщина. И совершенно пьяная. Бессмысленно улыбаясь, она пыталась что-то оказать и наконец довольно четко произнесла, указывая рукой в сторону стола:

- Может, покушать хо­тите?

Три грязных тарелки. Три вилки. Огурец. Два пряника.

 В консервной банке остатки рыбы. Пустые мутные стака­ны... Кушать я определенно не хотела.

-  Скажите, пожалуйста, Вера Степановна давно , от вас ушла?

— Вера? Какая Вера? А... Вера. А где она?

Что я могла ей сказать... И я пошла обратно. Через, сени, уставленные пусты­ми бутылками из-под «Сла­вянского белого», «Кагора», «Портвейна» и еще чего-то. Через запущенный двор. Че­рез _ заросли крапивы. На шоссе. Где лежала Вера Сте­пановна, уже накрытая белой простынью. Где деловито, без лишних слов работали члены опергруппы. А возле белых «Жилулей» стоял парень с сумасшедшими, шоковыми глазами и не знал, как ему теперь жить...

От зеленого домика, опи­раясь на палку, пыталась ид­ти женщина. Ее заносило и разворачивало. Но она шла. Хорошо было слышно то, что она кричит:

- Ой, Вера... Ой, золовушка моя... Да что же это? Да как же это получилось?

* *  *

По шоссе проносились ма­шины. Подъезжая ближе, притормаживали — обычное человеческое любопытство. Пожалуй, что-то схожее с ним, нет, скорее это можно назвать профессиональным любопытством, заставляло и меня то и дело нетерпеливо посматривать на спидометр мчавшей сюда машины. А сейчас? Хотелось крепкого кофе и домой... Забыть это пятно белой простыни на до­роге, этот зеленый домик, где каждая вещь, каждый предмет свидетель траге­дии, гибели человека. Гибе­ли, начавшейся задолго до сегодняшнего дня..._;

* * *

 Прежде чем поставить подпись под этим материалом, в котором я не берусь рассуждать о степени чьей-то вины или невиновности, их установят компетентные, люди, я позвонила следователю, который ведет это дело. Меня интересовали два вопроса. На них я получила ответ. Води­тель «Жигулей» Николай Иванович Мушак был трезв. Погибшая Вера Степановна Павлова за час до наезда пила водку.

Л. САЛЬКОВА.